О, этот невозможный, давящий на каждую клеточку тела тяжелый выпытывающий взгляд — Ал не видел его, а всего лишь чувствовал — ясно и ярко, как ощущает животное приближение неминуемой опасности. И, спасибо характеру Альфа, этого было вполне достаточно, чтобы с точной уверенностью во внутреннем голосе сказать самому себе: «Да, Эд сейчас смотрит на тебя так, словно ты умираешь. Да, тебе неловко смотреть ему в глаза. Да, это...» Ал чувствовал сильное напряжение: тягучее и осязаемое. Словно какое-то жалкое насекомое, накрытое огромной стеклянной банкой, Альф не имел отступных ходов или права выбора, максимум, что он мог сделать — это не смотреть на того, кто загнал его в эту ловушку. Горло неприятно зачесалось — хотелось пить. «Уже скоро, надеюсь...»
- Ясно... Хорошо.
На миг в душе Элрика поселилось крохотное удовлетворение. Эдвард сказал хоть что-то, пробив трещину в этой мерзкой стеклянной банке, фактически, осталось дело за малым — надо лишь выбить кусок стела, да и... Но нет. Словно беспощадной бурей, всякое спокойствие Ала без остатка смело иным чувством, появление которого Альф никак не ожидал. Вздох. Слишком резкий, слишком быстрый, идущий совершенно не в темпе, словно улетевший с рельсов поезд. Глотка болезненно сжалась, будто ее только что поцарапали изнутри. Элрик до дрожи в нижней челюсти сжал зубы и разом повернул голову обратно. Шея немедля заныла, горло — вслед за ним, но Альфонсо было почти всё равно на это. Эти неприятные ощущения пока не особо ощущалось. «Мне просто кажется! Иначе и быть не может!» Эдвард привирал. У Ала не было никаких доказательств этой грубой теории, но он на все мыслимые проценты был уверен в своей правоте. Он знал, он чувствовал. Это просто вертелось у него в голове, как незримая истина — как два плюс два, как тот факт, что небо голубое, а трава — зеленая. Это была очевидная вещь и отворачиваться от нее было глупо и бессмысленно.
Взгляд Эдварда опущен куда-то вниз. Повинуясь внезапной вспышке любопытства, Элрик-младший наспех опустил глаза, сосредоточив свое внимание на предмете, так заинтересовавшем Эда. Это была его рука. Просто рука — худая, каменная, словно отжившая свое. Альфонсо нахмурился (брови от этого протестующе заныли), никак не понимая, что именно так привлекло Стального. Рука Ала была словно мертвая конечность, словно протез, как у Эда, только обтянутый кожей — по мнению Элрика, «это» не заслуживало такого внимания. «Это из-за того, что я смог поднять ее?.. Может, Эдвард ожидает, что я смогу еще пошевелить ею?» Испытующе смотря на кисть своей левой руки, Альфонсо с усилием напряг ее. В плече немного кольнуло, но это была ерунда. Ал чувствовал, что он сможет, если захочет, еще раз шевельнуть ею. Может быть, не поднять, а просто подвинуть — но он сможет это сделать. Определенно. Жизнь в умершую конечность вливалась медленно, словно песок на донышко перевернутых песочных часов. Но Альф чувствовал каждую песчинку, каждый импульс, отправляемый ему его многострадальной рукой. Онемение начало проходить. И началось это с самого утра. Просто Элрик заметил это лишь сейчас. Лишь сейчас, когда Эдвард... «Чёрт». Словно увидев что-то дурное, Ал вскинул голову, чтобы теперь смотреть только и только вперед. Он рассматривал Эда чересчур долго! Будь Альф на его месте, он бы почувствовал на себе чей-то взгляд. И уж что-что, а загонять Эдварда в стеклянную банку Алу вовсе не хотелось.
На левую руку легло что-то тяжелое. Одеяло. Колючее и теплое, оно сейчас ощущалось вдвойне живо, чем тогда, когда Альфонсо был еще способен передвигаться самостоятельно. Онемение болезненно воспринимало инородный объект — одеяло покалывало, да и прятать руку в нем было неприятно — слишком тепло. Но все же Элрик не убрал ее оттуда. Хотя и мог — он чувствовал это. Ал покорно смирился. Словно услышав чей-то мягкий приказ (а, может, и мольбу), он оставил всё как есть. Эд же заботится о нем. Он же старается. Внутренний голос просил ценить это. Ведь убрать ее из-под одеяла означало, по мнению Альфа, просто плюнуть в душу Эдварду. Это было бы словно вытереть влажный след на щеке от поцелуя матери на ночь — вроде, и правильно, и в то же время нет. Альфонсо и не думал плевать на старания своего знакомого. Облизнув сухую нижнюю губу, он лишь слегка изменил положение плеч на подушке, чтобы сиделось удобнее.
- Ты уже двигаться начинаешь. А вчера заговорить пытался. Похоже, на тебя штаб так подействовал.
«Штаб?..» Кровь и взрыв. Боль. Провал в памяти. Страх. Альфонсо кивнул головой, настойчиво прогоняя прочь эти ужасные воспоминания, которые, не упустив своей возможности, вмиг впились зубастой пиявкой в его рассудок. «Нет, не сейчас! Оно было там, позади! Вы же в порядке с ним — Эд жив, всё хорошо!, - глаз Элрика еле заметно дернулся, словно перед истерическим припадком, - всё хорошо. Для нас. А для них...» Ал незамедлительно кивнул головой еще раз — с виду слабенько, но для него сильно и ощутимо. Голова начинает гудеть, как загрязненная музыкальная труба. «Проклятье!»
- А у меня, видимо, броня повредилась. Её вон заедает теперь. 
«Из-за штаба?.. Из-за штаба...» Сознание успокаивается, словно ноющий зуб, к которому приложили лед. Только вот успокоение это касается лишь штаба, и на его место вмиг бросается другое переживание. Эд пострадал. Его броня сломалась. Взгляд Ала с испугом пробегает по всему телу Эдварда — будто бы за это время у него могли появиться новые раны. Альфонсо не знал, какого это — когда «броня повреждается». Он понятия не имел, больно это или нет, неприятно или неощутимо, он ничего об этом не знал. И это давило на его восприятие состояния Эда, словно валун на мошку. Ал не знал, что чувствует сейчас его знакомый, и это пугало его, пугало до такой степени, что сердце после его реплики начало биться быстрее, а мысли о штабе отошли на второй план. «Лишь бы тебе не было больно... Нет, было бы больно — я бы заметил, я знаю. Но ты ведь тогда так дернулся... Это из-за брони всё?» Вопросов много, а ответов нет. Голова болит. Альфонсо с почти побежденным видом вздыхает, без особого энтузиазма наблюдая, как Эдвард зачерпывает ложку, и как та, подобно какому-то ужасному аппарату, медленно подбирается к его лицу.
- Если так и дальше пойдёт - придётся звонить Уинри. Давай ешь, пока не остыло совсем.
«Уинри?..» Вспышка. Болезненная вспышка, словно кто-то посреди ночи включил мощный световой прожектор. Ал делает приглушенный вздох и резко поворачивает голову к Эду. Щека Элрика задевает ложку, и на ней остается влажный след от супа. Но Альф не чувствует этого. Он смотрит на Эдварда, как на священника, только что сказавшего, что Боженька простит его грехи.
«Уинри...» Взгляд медленно опускается на суп, непонятной болотной жижей покоящейся в глубокой, потрепанной временем ложке. Тоска внутри Ала, до этого спокойно спящая в своем убежище, сейчас взвывает, словно дикий зверь, попавший в капкан. Вместе с ней закипает огромная волна коктейля из ужаса и ощущения полной беспомощности.
«Черт, что, что... Почему?! Откуда он может знать это?! - Ал с силой сжимает челюсти, взглядом буравя свою еду, будто именно она виновата в этой ситуации, - проклятье! Почему, почему, раз он ее знает, он ничего мне не скажет?.. Почему не скажет, где братик, да почему он молчит, будто бы...»
Эмоции на пределе. Организм -  тоже. Однако последнему плевать на всякие там семейные драмы, ему нужно лишь поддержание жизни. И он требует своего: не успел Ал додумать свою истерическую речь, как его живот вдруг начинает гудеть, словно умирающий в муках кит. Альфонсо мысленно замолкает. Желудок начинает болеть от голода — для истощенного организма Альфа два дня без еды это уже много. Плечи Альфа слегка дрожат. Он растерян. Разбит. Обижен. Ал не знает, о чем ему думать теперь. Он не понимает, стоит ли теперь беспрекословно доверять Эду.
От мыслей больно. Альфонсо лишь теперь ощущает неприятный склизкий след на своей щеке. Приоткрыв рот, он безо всякого присущего в такие моменты стыда принимает еду с ложки. «Подачка», - с усмешкой говорит подсознание. «Помощь, которую я должен принять, чтобы разобраться со всем самостоятельно», - с укором поправляет его Ал. Подсознание молчаливым кивком соглашается с ним.