Гнев мечтал об этих сладостных минутах покоя всю свою жизнь. Он не помнил, когда в последний раз он лежал вот так вот, как неодушевлённый предмет, тихо, неподвижно и свободно, не задумываясь ни о тех несчастьях, что ждут его впереди, ни о тех, что остались позади. Вот только что же будет впереди? Может быть гомункул, потерявший слишком много крови, умрёт прямо здесь? В сердце вдруг мучительно ёкнуло - в ад мальчишке не хотелось так скоро. Однако эта мысль посетила его сознание лишь на пару секунд, и вот снова отпустила, уступая место гробовому спокойствию.
<Сколько я здесь пролежу, интересно...>
Он, вдруг приподняв торс над землёй, опёрся локтем о землю, и лицо его исказилось в гримасе боли и отвращения. Горло начало содрогаться, и Гнев рукой схватился за него, будто опасаясь, что оно с секунды на секунду разорвётся в клочья. Рот приоткрылся, и несколько красных камней один за другим попадали на землю; мальчик вдруг почувствовал невероятную слабость в теле и снова обессиленно рухнул навзничь. Лиловые глаза закатывались, зрачки то сужались, то расширялись, и он, не в силах сфокусировать взгляд даже на приподнятой над ним левой рукой, закрыл глаза, и единственная оставшаяся рука вновь опустилась рядом с телом.
И снова расслабление, только теперь Гнев ощущал, насколько приубавил он в весе и силе. <Несколько тех камней, что давал мне недавно Зависть, я потерял здесь. Интересно, если я выживу, он сможет дать мне новые, чтобы силы восстановились? Я чувствую себя тряпичной куклой. Данте, Зависть... мне не нравится это! Если я ещё когда-нибудь поднимусь на ноги, непременно найду вас.. да-да, найду, и вы поможете мне набраться сил... ведь мы же друзья..>
Гнев чувствовал, как снова теряет сознание. Разноцветные узоры заплясали на прикрытых веках. Ему казалось, что он умирает... и никто не был в силах вывести его из этого шаткого полусна, заставить снова вздохнуть этот горьковато-сладкий аромат жизни - так думалось герою моего рассказа. Однако можно ли было то, что происходило с ним, назвать жизнью? Ну конечно, это - самая настоящая жизнь, ведь в ней у Гнева были и заветные мечты, и любовь, как ему казалось, и семья... Бедный наивный мальчик, он ещё практически ничего не знает о реальном мире.
Вдруг что-то тяжёлое и теплоё мягко легло на плечо. Такое знакомое и приятное чувство прикосновения живой тёплой плоти к холодному... Гневу вспомнились мягкие прикосновения к нему Изуми Кёртис при их недавней встрече. Эти воспоминания могли бы быть тёплыми, если бы не тот факт, что позже несносная мамаша решила снова умертвить своё чадо.. <Она тоже попадёт в ад>, - подумалось вдруг молодому гомункулу.
Вдруг сквозь дымку накатившей дрёмы послышался густой мужской бас, звучавший тревожно, интересующийся о жизнеспособности. Всё это толкнуло Гнева обратно в реальность, и через невероятное усилие веки чуть приподнялись, и усталый взгляд лиловых глаз гомункула медленно обратился к незнакомцу. <Что ему нужно было здесь..> Впрочем, сейчас это и не было так уж важно. Тепло, исходящее от руки живого мужчины, приятно согревало его ещё более остывшее на данный момент тело, и он, собрав последние силы, пополз ближе к человеку:
- Согрей.. меня... согрей.. - лепетал он одними губами, игнорируя при этом противоречия, роем пчёл поселившиеся в сознании. Вдруг захотелось жить.. жить, чтобы хотя бы стать потом человеком. Вот таким, как этот мужчина. Настоящим.. Гнев наконец подполз и, цепко обхватив его торс единственной левой рукой, уткнулся в широкую грудь человека макушкой и заплакал навзрыд, давая волю эмоциям и боли, охватившей его тело волнами судорог из-за перенапряжения. Он и думать не хотел, да и не мог, о том, что мужчине может быть противно то, что у мальчика нет ни руки, ни ноги, и сейчас он так назойливо лезет к этому незнакомцу. Но он ведь человек, люди мягкотелы и мягкосердечны, и у них просто обязано заселиться где-нибудь в душе желание помочь.. Так ещё и ребенку к тому же.. разве  же не так?.. Вдруг Гнев замолчал и расслабился, так и обмякнув вот в таком положении.

По какой-то причине существу не слишком пришлось по нраву его предложение. Что-то подобного Харвелл и ожидал, но почему-то почувствовал сильный дискомфорт от этой реакции. Оно с трудом сползло с ветки (в таком-то состоянии был ли вообще смысл туда лезть?) и с трудом подобрался к Биллу. До этого мужчина не замечал, но едва эта химера стала активно двигаться, резкий, ржавый запах крови разлетелся по воздуху. Чем больше врач на неё смотрел, тем больше убеждался в ужасном её состоянии. На лице практически не оставалось живого места, движения правой и левой сторон сильно разнились. Уилл молил небо, чтобы крыло не было сломано. Рост химеры врача удивил. Она оказалась на полторы головы ниже. Похоже, именно из-за мощного хвоста и крыльев создаётся впечатление огромности существа.
Когда раненый подошёл к врачу вплотную и прошипел угрозу, Билл почувствовал страх. Страх как перед собакой: хоть ты и превосходишь её по всем пунктам, но опасаешься агрессии с её стороны. Потому, что не знаешь, чего от неё ожидать. К тому же, под действием адреналина химера просто проигнорирует боль, а о её способностях Уилл не имел ни малейшего представления.
Но резкий голос, в котором не прибавилось человечности, напомнил врачу о том, что тот не ответил на первый вопрос. Тогда его потряс сам факт того, что это умеет говорить, а сами слова пропустил мимо ушей. Кажется, он что-то спрашивал о личности Уилла. Мужчина хлопнул себя по лбу: «Конечно, пациент будет доверять тому, кто даже не потрудился назвать себя».
— Ох, я забыл представиться, прошу простить, — врач снова взглянул на стоявшего перед ним. — Я Уильям Харвелл. Практикующий врач. Полагаю, долг профессии обязывает меня оказать вам первую помощь. Хоть я не уверен в вашем строении...
Уилл осёкся. Он не был уверен в том, что сейчас стоит упоминать аномальность этого... Животного. Но тем не менее, факт есть факт - он впервые сталкивается с кем-то со столь необычным телом. А уж лечить тем более не выдавалось.

Когда с самого утра во рту не крошки, как-то волей неволей начнёшь хоть где-то искать пропитание. Легко, когда ты человек, да ещё и при деньгах – пошёл, купил что-нибудь и счастлив. Если нищий, то можно попытать удачу и выпросить хоть кусочек хлебушка, авось да повезёт. Намного хуже, когда ты высоченная химера, непонятного вида, которую все и так за несколько метров готовы обходить, а когда акулья пасть с множеством зубов открывает, так в радиусе километра живой души не сыщешь.
«Эх, если бы ты не давал побочные эффекты и мог утолить мой голод»,  - Ульрих с печалью в огромных глазах глядел на маленькую колбочку, в которой плескался яд, - «а ещё я дурак».
Ну, право, каким надо быть дураком, чтобы выйти из своего убежища без маскировки. Думается химеру, что непонятное человекоподобное существо, выйди оно на очень людную улицу, не очень обрадует местных жителей, и повезет ему, коли успеет ноги унести, пока кто-нибудь шибко смелый не вздумает пристрелить или зарезать несчастного. Вот и пришлось тратить такую драгоценную энергию на то, чтобы вернуться обратно и напялить-таки на себя этот глупый плащ. Но опять же дурак, маску забыл, а потому приходилось идти аккуратно, чтобы случайно не показать всем свою зубастую пасть.
- Интересно, а где я тут смогу раздобыть хоть что-то? – Уль начал рассуждать вслух, привлекая к себе нежелательное внимание.
Будь он сейчас обычным человеком, то мог бы легко вернуться к отцу, получить пару тяжелых тумаков за то, что так долго где-то пропадал и не навещал своего старика, но потом отец непременно бы еле заметно улыбнулся бы и повел непутевого отрока на кухню, дабы откормить, а то ведь «исхудал неблагодарный, такие кости, завернутые в кожу, ни в одну армию не возьмут». Уж старик-то хотел, чтобы Вальтер-младший пошёл по его стопам, но тот был категорически против.
«А может быть именно тот расклад оказался бы лучшим для меня», - с долей грусти размышлял Ульрих, посмотрев на свои руки.
Вот что он теперь такое? Вот был бы он просто говорящим псом, как его старый товарищ, ну или хотя бы каким-нибудь котом с крыльями курицы, это было бы ещё более ли менее приемлемо. Но нет, он какая-то кракозябра, наделенная человеческим разумом. Но «спасибо» другу, что он хотя бы помнит своё прошлое, хотя может было бы куда легче, не помни он всего этого.
«Не было бы у меня такой привязанности к людям»,  - продолжал сетовать чёрно-белый, поглаживая урчащий живот.
Даже стащенный у какого-то зазевавшегося мужика кусок булки не особо спасал, а только сильнее раззадорил аппетит, отчего Ульрих готов был просто выть. Вот старому псу сейчас легко, забредет на какую-нибудь улочку, сделает умоляющий взгляд, робко поскребет единственной передней лапкой и всё – обед готов. А Вальтеру надо мучится, думать, как достать хоть нечастный кусок хлеба. Ну не воровать же в самом деле, на это молодой химера пойти не мог. Да и вор из него никудышный, внешность уж слишком сильно бросается в глаза, с таким ростом даже в густой толпе не затеряешься, разве что в каком-нибудь лесу, но отсюда до леса далековато будет бежать, хоть и вынослив по своей новой природе Ульрих.
Особое ощущение безысходности и, возможно, слабого отчаяния появилось у существа тогда, когда он стал вдалеке разглядывать здание главного Штаба. Отсюда здание было прекрасно видно и это только сильнее нагоняло на химеру тоску, но сил идти куда-либо просто уже не было, ему нужен хоть короткий, но отдых. А потому, недолго думая, Ульрих плюхнулся на свою пятую точку, прямо так, где недавно стоял, чем вызвал косые взгляды прохожих, которых, к слову, было пока не очень много. Хвост уже затек, его было неудобно постоянно держать обвитым вокруг ноги, сами конечности неприятно гудели, живот урчал, а мозг напрочь отказывался здраво мыслить.  Ещё один беглый взгляд на здание Штаба. Где-то там, возможно, сейчас может находиться его родной отец. Возможно, он опять раздает приказы своим подчинённым, возможно, опять занят бумажной работой.
«А потом опять придет домой уставший и никто ему даже чаю не предложит, и ужин не приготовит», - химера потупил взгляд, как будто он был во всем виноват. А нет же, именно он. Ведь он тогда пошёл за другом, доверился ему. Глупый он был мальчишка, слишком доверчивый.
- Надеюсь, папа один справляется по дому, - пробухтел Вальтер-младший, скидывая на время капюшон (уж больно он мешал длинным ушам), - я бы к нему вернулся, да боюсь, он не признает в этом чудовище своего сына.
А теперь в голосе существа сквозила почти детская обида. Был ребёнком, на всю жизнь им и останется. Глупым, слегка наивным и желающим помочь всем людям, абсолютно забыв, что надо и о себе заботиться. Ну что поделать, в этом весь Ульрих.

Гнев не чувствовал страха мужчины, или даже плевать хотел на его страх - важно было только поскорее выбраться из этого гиблого, треклятого места, порождающего такие чудовищные последствия. Казалось, ещё немного, и цвет кожи оцепеневшего незнакомца сольётся с его собственным, но сейчас для мальчика существовало только чёрное и белое, на которые он так резко и отчаянно, и в то же время невольно делил сейчас бывший для него красно-белым, и сейчас ставший вдруг окончательно серым, или окончательно красным, мир.
Неприятное осознание того, что была рука, была нога и была мечта дополнить это всеми остальными частями тела старшего Элрика, и вот - ничего нет! - мучило Гнева. Но теперь и эта цель отошла на второй план.. выжить! Главное выжить! К чёрту этого смазливого низкорослого блондина.. Казалось, не хотелось ничего, но со своими желаниями и противоречиями герой моего рассказа планировал разобраться несколько позже, когда оклемается, если он вообще сможет выбраться из всей этой передряги живым..
Мальчик не поднимал головы и не ослаблял хватки, лишь судорожно всхлипывая и ожидая слов этого человека; он был уверен, что сможет разжалобить его.. люди же такие мягкосердечные! Ведь мягкосердечные же?.. Одна и та же мысль крутилась у Гнева в голове, и с каждым потоком, окатывающим кипятком немыслимым аффектом, Гнев с новой силой отдавался плачу, дрожа всем своим никчёмным, увядшим телом.
- Что с тобой? - прозвучал наконец вопрос дрогнувшего голосом мужчины, а вдогонку - типичные слова, которые обычно говорят потерявшимся в толпе и одиноко, навзрыд плачущим детям.. от досады молодому гомункулу вдруг захотелось сожрать незнакомца, как это сделал бы его брат по несчастью Обжорство - ну почему, почему так долго?! Но даже на это не было сил, и к тому же, кто же спасёт его, если не этот человек?..
<Какого чёрта мне сдались мои родители! Ненавижу.. ненавижу.. ненавижу!>
- Помоги.. просто помоги! Помоги! Помоги-и!.. -  внезапно оторвавшись от растерянного мужчины и схватившись единственной оставшейся рукой за патлатые растрёпанные волосы, вдруг резко заорал герой моего рассказа, повторяя одно и то же несколько раз, в бессилии склонив голову и через влажный напряжённый прищур глядя перед собой. Мальчик больше не плакал, но из груди то и дело вырывались судорожные послевкусные всхлипы, изредка нарушая на некоторое время возникшую тишину и сотрясая плечи гомункула.
- Я же погибну, если ты не поможешь, - напоследок зачем-то многозначительно добавил мальчишка, поднимая выискивающий взгляд больших лиловых глаз на человека. Действительно, почему бы не перейти к подобным мерам? Вроде бы, прозвучало вполне внушительно..
А ведь и правда - почему он должен отвечать на его вопросы сейчас, в таком состоянии? Если бы он не был гомункулом, то он уже давно бы сдох от потери крови, а тут он ещё и медлит, задавая подобные вопросы истекающему кровью ребёнку.. люди такие странные! У них такие глупые эмоции, которые не иначе, как частенько сбивают их с нужного пути.

- Да-да, милый мой, я пришла по твою тушку. Не смотри на меня так, мы ведь оба всего лишь пешки, верно? И в этом гнусном мире нам место лишь среди пешек. - Их взгляды встретились и брюнетка усмехнулась, скидывая капюшон. Очень, очень неприятно, когда твои атаки неудачны. Даже если учесть, что нужный итог всё же был достигнут. Но достаточно ли этого? Ещё одна такая попытка и она может дорого заплатить. Хотя, что ей терять? Уже мёртвой, бездушной кукле, которую когда-то любили и ценили, кроме самого существования, терять нечего. Делало ли это её бесстрашной? Пожалуй, да, в некотором смысле, но в большей части скорее всё-таки безумной. Собрат-гомункул глядел на неё с пугающей ненавистью, от чего всего на миг она даже растерялась. Было в этой химере нечто такое, что вызывало дрожь - совсем непривычное ей ощущение. А ведь если задуматься, то эти двое до невероятности похожи. Ведь оба сейчас находятся в бешеном состоянии, разве что у Алчности это проявляется немного по другому. И это желание проливать кровь, причинять боль, уничтожать. Однако от обуревавших эмоций - проснувшихся от предвкушения боя - отвлекла появившаяся собачонка. Самая обычная собака, как показалось сначала, но нет. Очевидно, это была химера - как поняла она, присмотревшись. Пришла на помощь? Гомункулу? Доля непонимания застыла во взгляде. Ведь ошибки алхимиков, коими являются порождения их собственной плоти и крови, смешанной с утраченным, бездушные существа - не то, кому следует помогать. Так ей всегда казалось. Это она видела во взгляде умирающего отца и множества других. Сочувствие? Химера, сочувствующая гомункулу? Или всё дело в том, что они оба - плод слияния с "дворняжками"? Что-то вроде "животного инстинкта"? Подумала бы лучше об инстинкте сохранение и держалась отсюда подальше. Жестокость тоже позволил себе обратить внимание на появившуюся помощницу и в этот момент можно было бы атаковать, напомнив собратику, что во время боя отвлекаться нельзя... Вот только этого она не сделала. Вовсе не потому, что нападать подобным образом - подло. Скорее именно поэтому она и хотела бы так поступить. Но что-то остановило...
- Бросаться на помощь неизвестно кому... Какое благородство. Однако тут ты зря стараешься, моя маленькая псинка, - холодно заговорила девушка, с загадочной печалью во взгляде, обращаясь именно к химере, пришедшей на помощь братцу по крови, - мы - гомункулы. Не стоит идти на подобные жертвы ради тварей, вроде нас!
И только последние слова сорвались с уст Алчности, как Жестокость ринулся в наступление. Этот пугающий взгляд в одном лишь глазе, эта дикость и жажда убивать на миг вызвали вспышку восторга. Золотистые глаза расширились, переполняясь необъяснимым восхищением от увиденного, губы скривились в образе безумной усмешки. На краткий миг она поддалась этим чувствам, что делали её почти человеком - недостаточно чтобы заколебаться и позволить атаке зверя достигнуть цели. Поскольку гомункул был гораздо больше в своих габаритах, то и ловкости у него поменьше, чем она и воспользовалась, отскакивая назад, когда противник уже находился в метре от неё. То ли в естественной попытке защититься, то ли специально, она скрестила руки перед лицом, вроде своеобразного щита, одновременно выстрелив в грудь и плечо Жестокости, вновь прибегнув к своей силе - единственному оружию. Атака была использована, чтобы именно оттолкнуть химеристого собрата от себя, либо же оттолкнуться с помощью стрел самой и увеличить расстояние между ними до пяти метров. "В ближнем бою я ему не противник", - подумала она в одно мгновение, прекрасно понимая разницу в силе между ними. Сейчас была возможность напасть у незнакомой химеры-собаки. Если конечно та не боится попасть под горячую руку того, кому так рьяно рвалась помочь. А такое вполне возможно, учитывая состояние обоих гомункулов. Где-то тут так же была ещё одна химера - её Алчность заметила ранее, но бой не позволял отвлекаться, чтобы осмотреться.

Управляющий гостиницы встретил Элриков обычной дежурной улыбкой. Его, казалось, совершенно не волновало, что минувшим вечером один выкатил другого на инвалидной коляске, а уже сейчас они оба побитые, измазанные копотью и кровью, и старший тащит младшего на руках. Обыденное дело, подумаешь. Ни слова не сказав, Эд забрал у него ключ от номера и поспешил скрыться в коридоре. Нужная дверь была почти в самом его конце - и ещё хорошо, что по лестнице не придётся подниматься.
- К чёрту всё, - заявил брату Эдвард, отпирая замок. Не то, чтобы его так напрягало молчание, но хотелось хоть на что-то переключить Ала с его болезненных ощущений. - Пока ходить не начнёшь - будем в номере. Я постараюсь надолго не отлучаться.
Внутри было тихо. Отель ведь располагался в привокзальном районе, до Штаба от него далековато. Эд оставил ключи на тумбочке, а сам без лишних задержек прошествовал в комнату. Скорее бы руки освободить. Кроватей здесь было две, Ала сразу бережно сгрузили на ближайшую. Блондин к своему неудовольствию отметил, что тот совсем чумазый. Его хотя бы умыть надо, а потом уже спать укладывать.
- Я сейчас. Не засыпай пока.
Оставив брата с этим предупреждением, Эд направился в ванную. Нужна какая-нибудь ёмкость, чтоб воды в неё набрать. Из зеркала над раковиной на парня глянул неряшливый подросток. Ощущение было такое, словно его поколотили. Ёмкость, пожалуй, подождёт. Волосы местами выбились из косы и неопрятно торчали в стороны - Элрик сразу снял с неё резинку и расплёл длинные пряди. На брови засохла кровь, а ушибленный нос нелепо припух. Под кожей темнел небольшой отёк. Эд не удержался, соорудил скептичное выражение лица и обозвал себя красавчиком. С мылом вымыл руку и протез, вспоминая наставление врача о компрессе. Набрал в пригоршни воды. Умываться было холодно и больно, зато это немного освежило. В спине по-прежнему ломит. Юноша вытерся полотенцем и стащил верх, намереваясь осмотреть себя на наличие синяков. Только было воспрянувшее настроение скатилось куда-то вниз: он даже под одеждой был испачкан сажей. И в таком виде в постель? Блондин утомлённо вздохнул, ощупывая ноющую поясницу. Альфонсо наверняка не лучше выглядит. С отдыхом, чёрт бы его побрал, придётся ещё повременить.
Ал не обрадуется, - мрачно подумал Эд, регулируя воду. То холодная, то горячая - поди улови золотую середину. И смириться бы с этим по устоявшейся привычке, да ведь младший чувствительный. - А мог бы говорить - сам бы меня в душ отправил.
Готово. Эд распрямился, откидывая волосы назад, и покинул ванную комнату. Решить бы ещё точно, что делать с братом. Он ведь сам сидеть не сможет, и за всё время их такого проживания блондин его ни разу нормально не искупал. Чёртов Истина. Не мог вернуть его здоровым?
- Ал? Не уснул ещё?
Эд постарался звучать бодро. Если он покажет младшему, как устал - тот, чего доброго, сам в уныние впадёт. Водить его за нос показной энергичностью было делом привычным.
- Не уснул, - констатировал Элрик, поймав взгляд Альфонсо. Ну, выдохнули. Ни к чему ходить вокруг да около. - Хорошо. Нам нужно искупаться.
"Нам" прозвучало не случайно. Блондин опустился на постель рядом, помог Алу сесть и опереться спиной о стену. И со всей доступной ему невозмутимостью принялся снимать с него футболку. Идея была. Она ему и самому казалась нелепой и диковатой, но ничего другого уставшее сознание сейчас не сгенерировало.
- Придётся вместе, - как можно твёрже сказал Эд. - Ты же сам ни сидеть, ни мыться не сможешь. Да и чего мы там не видели друг у друга... - Последнее было добавлено уже почти как оправдание. Юноша сам давно стесняться брата перестал, но вот вторгаться в его личное пространство каждый раз было неловко. А ведь приходилось, и регулярно: это в обязанности сиделки входило.
С футболкой было покончено. Эд не преминул возможностью бегло осмотреть младшего и постановил видимое отсутствие синяков. Хотя кто их знает - могут ведь и позже проявиться. Парень на это соображение вздохнул и опять уложил Ала на спину. Теперь брюки. От его кукольной податливости иной раз становилось не по себе. Он ведь даже сказать по поводу действий Эда ничего не может. Хотя и без всяких слов по лицу было видно, что его идея восторга не вызывает.
- Не надо на меня так смотреть, - даже как-то виновато буркнул Эдвард, аккуратно снимая с худой ноги штанину. Чтоб коленку не задеть. - Как будто в этом есть что-то страшное. Мы же быстро.
Брюки были отложены в сторону. Эд ласково окрестил себя придурком, поднимаясь на коленях. Расстегнул ремень. Ал так смотрит, будто брат его вознамерился просто и бессовестно облапать. От этого самому стыдно становится, как перед девчонкой.
Вода была тёплая. Вроде бы. Элрик изрядно нервничает, перехватывая Альфонсо удобнее и забираясь через бортик. Это ему температура нравится, Алу ведь она может холодной показаться. Или горячей.
Надо было сначала дать ему её попробовать.
Теперь осторожно сесть. Ванна успела наполниться от силы до половины, так что вода не перельётся. Кожа мурашками покрывается, Эд неосознанно покусывает изнутри нижнюю губу.
И ещё подумать. Найти какой-нибудь тазик или что-то вроде того...
Вытянуть ноги. Придержать Ала, что сидит на дне как раз между ними. И невольно съёжиться, привыкая к контрасту температур. Хорошо, что он не видит лицо младшего. И что он ничего сказать не может, наверное... Тоже чем-то хорошо.
Я идиот.

В номере полыхнуло вспышкой – быстрой и неожиданной, резанувшей по глазам. Сразу за ней откуда-то высоко сверху гулко разнёсся гром. Это всё Эд отмечал уже осознанно. Левую ногу сдавило эфемерными тисками, сильно сдавило – будто вот-вот под треск собственных костей конечность просто сплющит. Элрик рвано вдыхает ртом и откидывает одеяло. Их уже давно нет, но он поклясться может: пальцы непроизвольно подрагивают от боли. Он садится и опирается на руку, смотрит на недвижный механический протез, но ощущения не уходят.
Таблетку.
В окна лупит косым ливнем – осень проявляет себя во всей красе. Эдвард и не замечает, какой в гостинице холодный пол, когда касается его живой ступнёй. Не издаёт ни звука, когда поднимается – хоть нога и реагирует на это электрическими разрядами в несуществующих мышцах. Чемодан стоит на полу у соседней кровати. Эд проклинает свою неосмотрительность и делает один шаг, потом не выдерживает и плавно оседает на пол. В глазах пляшут чёрные мушки. Слишком больно. Он знает, что это неправда, и что автоброня на самом деле выдержит, но собственные ощущения убеждают: если попытается опереться на неё – просто рухнет.
Проклятье...
Элрик смотрит на железное колено с отчаянной злобой и тихо шипит. Его почти не слышно на фоне грозы. Пол деревянный, но гладкий – Эд не получит ни единой занозы, пока ползёт по нему к заветному предмету. Это сложно, но недолго, и вскоре он протезом перехватывает чемодан, а живой рукой пытается открыть защёлки. Получается с трудом – пальцы сейчас еле слушаются. В комнате на секунду светлеет от очередной молнии.
Быстрее.
Плевать, что будет беспорядок – Эд торопливо перебирает вещи, отбрасывает на пол подвернувшуюся упаковку бинтов, смахивает испарину со лба и ощущает, как мышцы ниже колена сводит судорогой. Шуметь нельзя – приходится только крепче зубы стиснуть и слушать своё неровное дыхание. Пальцы нащупали продолговатый стеклянный пузырёк.
Нашёл.
Маленькую крышечку не церемонясь содрали с горлышка. На ладонь высыпалось две таблетки – маленькие и плоские, белого цвета. Эд слизнул одну и сразу раскусил. Вкус у неё отвратный. Горький и какой-то приторный, от него рот заполняется сладковатой слюной. Элрик жмурится и сглатывает, запихивает вторую таблетку обратно и надевает крышку на место. Много принимать нельзя, иначе ещё от них намучаешься. На улице опять загрохотало – Эдвард уже не обратил внимания. Опёрся спиной о кровать и бросил пузырёк на вещи, подтянул протез к груди. Он видит его прямо перед собой: механическое колено, согнутое, и даже обнимает его рукой, а ощущения такие, будто нога до сих пор распрямлена, будто её тянет, выкручивает и перехватывает икру повторной судорогой. Хоть возьми и завой – лишь бы прошло. Лицо полыхает жаром. Эд прижимается лбом к холодному своду автопротеза и так и замирает. В раскрытых глазах подрагивает широкий зрачок. Теперь только ждать. Если повезёт – лекарство подействует и боль скоро уйдёт, можно будет вернуться на кровать и заснуть…
Провал. За окном шумят проезжающие машины, и животом привычно ощущается прохлада автоброни. Элрик даже понимает, что почти уже не спит. Елозит затылком по подушке и отворачивает лицо в сторону. Медленный вздох – и золотистые глаза наконец приоткрылись. Рядом тихо спит брат. У него волосы смешно топорщатся, потому что их никто не причесал после ванны. Эд моргает и коротко улыбается: Ал же вчера заговорил.
С улицы ещё шумит дождь, но он уже куда слабее ночного ливня. Эдвард оправил задравшуюся кофту и покосился в сторону окна. Хочется верить, что гроза совсем ушла на убыль, а это так – отголосок. Такой же, как ноющее ощущение в ноге у самого гнезда протеза. И в правом плече – там, куда однажды укусила лисица. Это неприятно, но хотя бы можно терпеть.
Эд почти не помнил, как ночью вернулся в постель. Просто в какой-то момент он почувствовал, как нога начинает “исчезать”, и заставил себя доползти до кровати. Уже там сообразил, что не взял с собой пузырёк, но возвращаться за ним не стал. И ещё с какой-то тоскливой завистью подумал: Альфонсо ведь всё это время спокойно спал. Своей участи младшему ни в коем случае не хотелось, а вот избавиться от таких приступов боли было бы кстати.
Потолок был серый. Элрик ещё помнил: когда они с братом заселились сюда в самый первый раз, вид у него был презентабельнее, чем теперь. Это потом откуда-то взялись мутные грязноватые разводы, а в левом углу над окном даже трещина в штукатурке виднелась. Эд не выдержал и зевнул – в носу сразу заболело. Глухо, но неожиданно и оттого досадно: вчерашняя травма как-то совсем из головы вылетела. У Ала на лбу пластырь потемнел от пропитавшейся крови. Это не страшно, но его бы всё равно сменить не помешало. И заодно хоть на себя полюбоваться.
Ещё один ленивый вздох. Эд наконец садится на кровати и спускает ноги, с удовольствием выгибается в спине и потягивается. Пол совсем выстыл. Эдвард беззлобно отметил отсутствие ковра в номере и совести у владельца гостиницы. Тут же плотнее накрыл брата одеялом: воздух в комнате прохладный. Но это ничего. Условиями проживания Эд на днях уже озаботился, теперь осталось только дождаться, когда дом будет готов. Свой дом. Они с Алом проживут там, пока младший полностью не восстановится, потом со спокойной душой можно будет рассчитаться со службы и вернуться в Ризембург. А дом в аренду сдать, чтоб был постоянный доход: жильё в Централе немалых денег стоит. Но это всё потом, попозже. Сейчас нужно хотя бы до ванной дойти. Голова немного кружится, когда Элрик встаёт на ноги.
После ночного происшествия на голове творится самый настоящий кавардак. Эд собрал волосы руками и откинул их назад. Опёрся на раковину, склоняясь вперёд, поближе к зеркалу.  Нахмурился. Нос ещё был припухший, а область справа по-прежнему выделялась потемнелостью. Эд коснулся её пальцами протеза. От этого прохладно и немного больно, но это ничего. Терпимо. Пластырь с брови он снял ещё вчера и теперь отметил, что ночью она немного кровила. Под раковиной обнаружились белые гостиничные тапочки. Элрик понятия не имел, когда их успел туда засунуть, но сразу надел – чтоб нога не мёрзла. Вода почему-то казалась совсем ледяной – даже дыхание на миг перехватило. Умываться тоже было больно. Ему, вроде, говорили о компрессе в виде бутылки. Эд напился прям из крана и тихо улыбнулся, собирая волосы в хвост: у него автоброня лучше всяких там бутылок холодит.
Ал до сих пор спит. Старший одной рукой собирает раскиданные вещи и вместе с чемоданом поднимает их на пустую кровать. Находит в этом беспорядке моток пластыря. Он маленький совсем, уже почти закончился, но им пока хватит. Нос ещё болит оттого, что приходится прижимать к нему стальные пальцы. В одежде зашелестело какой-то фольгой, Эд озадаченно вскинул брови и вытащил находку на свет. Это… Печенье. То самое, которым он надеялся накормиться в первую ночь по приезду в Централ. Элрик только теперь вспомнил, что уже сутки как ничего не ел. И ещё бы какое-то время попостился: после атак фантомных болей аппетит отбивало напрочь. А вот Алу точно надо позавтракать. Эд ведь не кормил его, когда позавчера вечером вернулся из Штаба. Значит, нужно на кухню. И заодно передать рекомендации врача по поводу питания, не зря ж он там вчера на лист что-то выписывал. Алу придётся как-нибудь перетерпеть, если проснётся в одиночестве.
Походка вышла совсем ровной – нога уже не мешала. Эдвард прошествовал мимо стойки регистрации, попутно забрал с неё утренний выпуск газеты. Он не боялся, когда начинала болеть живая плоть у самой автоброни: тогда ощущения совсем редко были такими же острыми, как минувшей ночью. И когда  старая рана на плече о себе напоминала – тоже. Страшно становилось, когда фантомная конечность “появлялась” целиком. Оплеталась нервными окончаниями и с упорством редкого садиста выжимала из Эда последние силы, заставляла забиваться куда-нибудь в угол и смотреть в одну точку одуревшими глазами. Такие приступы почему-то начинались во время дождя. Не каждый раз, конечно, но это уже можно было назвать закономерностью. И от этого даже таблетки спасали не всегда.
На кухне Эда встретили радушно. Он уже не в первый раз обращался за помощью к одному из поваров: питание у Ала ведь должно быть особое. Как правильно готовить всякие бульоны старший не имел ни малейшего понятия, а учиться прямо сейчас было совсем некстати. Проще заплатить знатокам своего дела. Гладко бритый мужчина поинтересовался состоянием Альфонсо и к неописуемой радости Эда тактично оставил его внешний вид без комментариев. И так, видимо, догадался, откуда Стальной такой побитый. На рекомендации врача он только хмыкнул и заявил, что нового ничего не узнал. Хорошо, если так. Значит, Ала и раньше кормили как надо.
Пока готовился завтрак, Эд приобрёл в буфете пару сандвичей и занялся изучением газеты. Она, к слову, в Централе довольно популярная – слухи публиковать не станет. Покосившись на дату, Элрик рассеянно отметил: вчера было третье. А он и не вспомнил о нём совсем. Про взрыв в штабе здесь была отдельная колонка, в основном состоящая из обрывков собранных у очевидцев показаний и заверений властей в том, что преступников обязательно найдут. Совершенно ничего полезного. Остаётся надеяться, что его не решат внезапно привлечь к разбирательствам по этому делу. Опять оставлять брата совсем одного на целый день категорически не хочется.
От бульона в глубокой тарелке пахло мясом. Эд не так давно додумался его попробовать и решил, что питаться этим в принципе можно, если чем-нибудь закусывать. Но поскольку у младшего организм сейчас просто не всё переварит – придётся ему завтракать так. Сказав повару дежурное “Спасибо”, Элрик наконец удалился.
Он даже не удивился, когда обнаружил Ала спящим. Оставил тарелку на тумбочке, сам подсел к нему на кровать и осторожно потрогал братов лоб рукой. Просто вспомнил, что от сотрясения мозга, бывает, поднимается температура – а вчера Альфонсо запросто мог его заработать. Но нет. Лоб не горячий. Эд склонился ниже, перемещая ладонь на острое мальчишеское плечо. Хотел потрусить, но раздумал: мало ли, у брата голова заболит.
- Ал? Альфонсо? – Он заставил звучать голос ровно и внятно, а не понизил громкость, как это часто в таких ситуациях бывает. И всё-таки тряхнул младшего – несильно совсем, только чтоб тот через сон почувствовал его присутствие. – Давай просыпайся. И так разоспался уже.