Никто из гражданских не сказал бы с чего началась эта война, и кто первым сделал решающий выстрел. Бой на два фронта, все военные мобилизованы и распределены по военным частям. Естественно вперед пустили пушечное мясо – пехоту. Следом тяжелую артиллерию – алхимиков. На подступах к городам эта тактика срабатывала безупречно, но не всегда. Противник брал числом и тяжелым вооружением. Самые ожесточенные бои шли в городах, где все решало знание местности и опыт сражения в подобных условиях. Алхимиков почти не выпускали в бой, боялись задеть своих. Ведь сражение шло буквально за каждый дом, за каждый метр улицы. Медленно, но верно противника вытесняли с территорий Аместриса, но какими жертвами. Отдельные могилы копать было некогда и некому, все гражданские были эвакуированы, поэтому весь тыл был усеян братскими могилами. Некогда было оплакивать, нужно было победить врага, откинуть его с родных территорий.
Когда поступил приказ о переводе на военное положение всего личного состава, никому ничего так и не объяснили. Через два дня Хавок и еще 150 человек были переведены на границу для «поддержания порядка». В полной амуниции при оружии да какой у черту порядок?  Только на следующее утро солдатам сообщили о начале войны, и что возможно уже сегодня противник кинет на их границы всю свою немалую военную мощь.

Руки тряслись, пальцы, перепачканные кровью и кирпичной крошкой, соскальзывали с приклада, перед глазами то и дело все плыло от вспышек боли. Он сидел, привалившись спиной к развалинам стены, которая несколько минут назад взорвалась от артиллерийского снаряда, и похоронила под собой троих из его части. Жану повезло чуть больше, он остался в живых, пока что. Хавок держал на прицеле брешь в стене, через которую в любой момент мог ворваться враг. «Успеть бы хотя одного забрать с собой, а лучше десять. Гранаты должны были остаться, где-то здесь». Он попытался осмотреться в поисках подсумка с гранатами, но поворот головы вызвал головокружение и рвотный приступ.
- Черт, черт, черт. – Слезы против воли хлынули из глаз, сознание ускользало, правая рука словно налилась горячим свинцом и отказывалась двигаться. Неужели он так и умрет здесь, под этими руинами? Жить хотелось неимоверно, но проказница судьба решила иначе, он больше не нужен для ее игры. Или нужен? Если бы Хавок не потерял сознание, то услышал бы шаги и знакомый говор.
- Скорее сюда. – Через тот самый пролом в стене вбежало несколько солдат в синей форме. На улице осталось еще четверо. – Один, кажется, еще жив. Эрик помоги мне. – Солдаты пехоты успели вовремя найти и  вынести раненого Жана Хавока из развалин здания. Через десять минут вражеская артиллерия сравняла этот участок улицы с землей.

Темнота казалась наградой за тот страх и боль что он пережил в те несколько минут. Редкие вспышки реальности резали глаза ярким солнечным светом, терзали слух криками солдат и звуками выстрелов, знакомые лица мелькали смазанными пятнами. Пока его волокли в расположение их части, а от туда на носилках в тыл к медикам, Жан трижды приходил в себя. Боль разрывала его голову на части, а все тело казалось одной сплошной раной. Вестибулярный аппарат решил не работать сегодня, и Хавока то и дело норовило стошнить.
Часы проведение в госпитале он не помнил. Просто не приходил в сознание. Кажется, ему снился дом в котором он вырос. Отец стоял в поле и звал к себе, размахивая руками, как будто хотел что-то показать. Но сколько бы Хавок не бежал к нему, все ни как не мог приблизиться к отцу хотя бы на шаг. Золотые колосья медленно покачивались на ветру, словно бескрайнее море. И его становилось все больше, колосья становились выше, а идти становилось все тяжелее. Ветер усиливался, все сильнее раскачивая золотые волны, и вот они поднялись уже до пояса. И становились все выше и выше, поглощая его. Грудь начало сдавливать от нехватки воздуха, золотое море подобралось к самому горлу, а отца уже и не было видно, только его шляпа раскачивалась на волнах где-то вдалеке. «Нет, прошу! Я должен его увидеть! Я должен!» Последние слова захлебнулись в крике, и золотые волны исчезли, сомкнувшись над головой. Вокруг была только тьма.
Жан распахнул глаза, порывисто хватая ртом воздух. Это был просто сон, он жив. Осадок после сна горчил и осел тяжелым камнем на сердце. Дышать, успокоиться и понять где он находится. Тусклый свет одной единственной лампочки резал глаза, невольно вызывая слезы. Хавок проморгался, привыкая к освещению. Шишка на затылке ныла, навязчиво напоминая о себе, в руку как будто гвоздь забили, нога не слушалась и вторила шишке на затылке. Про синяки и ссадины он даже думать не хотел. Глухо простонав, Хавок повернул голову, что бы осмотреться, и увидел ее. Молоденькая девушка, лет двадцати, стояла подле его койки и смотрела на него большими испуганными глазами. «Медсестра? И лицо знакомое».
- Мис, если я умер, то попал в рай. – Голос казался чужим и очень тихим. И жутко хотелось пить, до боли. Увидев стакан в ее руках, он кивнул на него. – Вы позволите?
Хавок почти умер, лежал прикованный к кровати, и очнувшись, первым делом заигрывает с медсестрой. Мысленно пожав себе руку, Жан слабо улыбнулся и тут же поморщился от боли в затылке.

Отредактировано Жан Хавок (Чт, 24 Апр 2014 19:18:09)